купить

Машина девственности (Рец. на кн.: Костылева Е. День. СПб., 2019)

Костылева Е. День
СПб.: Порядок слов, 2019. — 52 с.

Новая книга Елены Костылевой отчетливым образом распадается — не композиционно, но по технике, по языку — надвое: стихи минималистические, нарочито сухие, основанные на прямом высказывании, минус-приеме и обнажении приема, апеллирующие к лианозовцам (прежде всего, к Вс. Некрасову); и стихи рифмованные, яростно и бесстыдно красивые, впрочем, тоже не без сухости прямых поименований, точечно-взрывных констатаций, то есть стихи, которые сама Костылева называет «фанайловщиной», — а постоянное обращение — даже и по именам — к предшественникам и, куда чаще, современникам, ко всему сегодняшнему литературному контексту, трогательное и самоироничное, — одна из основ, на которых построена книга.

Риц1.jpg

Елена Фанайлова — не единственный автор, к которому апеллирует Елена Костылева, и не единственный современный поэт, работающий на том же поле смыкания поэтического и политического. В ранних стихах Костылева говорит о себе: «я это плохой воденников недобитый львовский» [1], и если сегодня от поэтики Дм. Воденникова она отошла, то со стихами Ст. Львовского — и прежними, и новыми — параллели прослеживаются и сейчас. Так же как в «красивой», почти барочной, части своих стихов Костылева сближается с Фанайловой, в части «сухой», нарочито аскетической стихи «Дня» близки (хотя интонационно, разумеется, отличны) к стихам Львовского — в этом видны их общие, «лианозовские», корни. Имя Станислава Львовского тоже завуалированно названо в книге «День». И третий важный автор, к которому Костылева обращается по имени в своей новой книге, — это Галина Рымбу. С Галиной Рымбу Елену Костылеву роднит как общность поэтики, сочетающей яркость, богатство образов с подчеркнутой сдержанностью изобразительных средств, так и внимание к телесности, в том числе в русле феминистской тематики, отчасти схожая, пронизанная историческим и политическим, картина мира. Близки к этому поэтическому мировидению и коллеги Елены Костылевой и Галины Рымбу по семинару «Ф-письмо» — Екатерина Захаркив, Станислава Могилева, Инга Шепелева.

Итак, сухое, минималистичное — и подчеркнуто-красивое, стоящие рядом. Сравним: «съежившись, перед письмом / сжавшись вся / до размеров стиха конвенций / до / ваших представлений о стихе / до стиха коррупций / до стиха женщин / до квир-поэзии / до еще какой-нибудь х.ни» (с. 4) — и: «Как тело считывает дни по освещенности кромешной / Неявным светом озари Фонтанку, где мы приросли своей семейкой безутешной / И розу зимнюю раскрой с моста Белинского, лицом к садам, спиной к проспекту / За все твою любовь отдам, за сигарету» (с. 8). А иногда полюса смешиваются, чаще всего в атмосфере тотальной иронии: «это фанайловщина / банальщина / маниловщина / обломовщина» (с. 12) (кстати, ворд предлагает исправить «фанайловщину» на ту же «маниловщину», а вот «банальщину» — на «бывальщину»; это к вопросу о все той же вездесущей (пост?)иронии, возникающей помимо нашей — не нашей — воли). Причем при чтении книги не возникает ощущения «ипостасей», нарочитой самоотчужденности — здесь, мол, сама Костылева, а здесь персонаж, как возникает, например, при чтении стихов Виталия Пуханова, где верлибры выступают скорее в роли прямой речи, а рифмованные стихи оказываются отчасти взятыми в кавычки. Нет, книга «День» явно, дробясь и расслаиваясь, тем не менее выступает монолитом, единым блоком, воплощением концептуальной целостности. Происходит это потому, что центральными для книги понятиями-образами выступают «день дня» и «девственность» как символы первозданной, ненарушимой и вместе с тем противоречивой полноты.

В процитированном выше стихотворении «съежившись, перед письмом», открывающем книгу, автор далее говорит: «как бы вместиться в день / в мир / в день дня» —и жалуется, что в день дня не вмещаются «гнев параноика-сюрреалиста / “всё” / “должно быть наоборот”», однако в финале день дня все же оказывается всеобъемлющим: «ибо / девственно каждое утро» (с. 4). Таким образом, стихотворение оказывается конспектом всей последующей книги, ее сжатием, концентратом, поскольку далее будут не только разворачиваться и раскрываться «день дня» и «девственность», но периодически возникать самопрезентация лирического субъекта как человека с болезненной психикой и как сюрреалиста.

Далее образ «день дня» возникает в стихотворении «благословен день дня». Это очень интимное, нежное стихотворение о любви и браке, где современная жизнь в браке предстает не идиллией, но счастливым и мучительным средоточием противоречивой полноты, и расставание, развод оказывается не фиаско, а новой ступенью развития пары и каждого в этой паре.

И, наконец, «день дня» появляется в композиционно не выделенном диптихе из стихотворений «ты состоишь из плохого бозона Хиггса» и «запоминающий пластик времени, дней дня». (Такой же композиционный прием, помещение необозначенного цикла среди других текстов книги, будет предпринят и в отношении другого ключевого образа «Дня» — девственности.) Здесь день дня еще более декларативно, даже манифестарно выступает как единство Вселенной, частица большого взрыва, малое в большом и в то же время как подвижное, если не разрывное, то вполне растяжимое единение пары.

ты состоишь из плохого бозона Хиггса
из очень плохого бозона Хиггса
я состою из нейтрино
из никакого запоминающего нейтрино
я день дня
я ночь ночей твоих
твой призрак кошмар твое обещание не распадаться
(С. 33)

Второе стихотворение диптиха еще более сосредоточено на любовной тематике.

«Девственно каждое утро», — резюмирует Елена Костылева начальное стихотворение книги. И в середине книги, то есть в вершинной ее области, в стихотворении «(семинар от 2.07.2018)», повторяет: «каждое утро девственно, как зад возлюбленного» (с. 24). Это стихотворение оказывается своеобразным клипом-энциклопедией, где соединяется все важное для автора и для современной жизни (да, это в некотором роде «Евгений Онегин» — не одно только это стихотворение, но и второй, продолжающий его «семинар»; мы опять имеем дело с диптихом) — здесь и разговор о компьютеризации, роботизации языка — «язык хамоватый помощника голосового» (с. 27) противопоставляется «Феноменологии духа» Гегеля, и о политике, причем в основном о трагическом включении ее в мировую и личную историю (при том, что Костылева — поэт, безусловно, политический, и политика как политика предстает в ее поэзии чаще, чем политика как история), и очень личная, с обращением по именам, беседа с товарищами-литераторами. Девственность каждого утра — целостность, суггестия всей жизни, постоянно обновляемая: сегодняшний день девственен потому, что он не вчерашний, даже если полностью воспроизводит сложившиеся рутинные ритуалы.

В стихотворении «(семинар от 9.07.2018)» Елена Костылева продолжает метафору девственности каждого утра как зада возлюбленного уже в абсолютно лирическом, неотчужденном ключе не описания, а схватывания в ощущениях этого образа.

языком новым
вылижу зад возлюбленного
если он существует
разрежу лезвием новым
действительное наличное бытие
куклу достану из его чрева
буду любить как свою
куклу лол одиночества детского цифрового
(С. 27)

И далее в этом же стихотворении Костылева совершает разворот от конкретики к обобщению, декларирует основания своей гуманистической поэтической философии перехода от «я» к «ты» — девственно утро каждого, день и жизнь каждого есть зад возлюбленного, потенциально наполненный наслаждением и болью:

презумпция девственности каждого
будет моей правовой основой
новая конституция начнется со слов ты
(С. 28)

Нужно отметить, что процитированное ранее стихотворение «ты состоишь из плохого бозона Хиггса» идет сразу после второго из семинаров, то есть два цикла (второй из которых здесь, в рецензии, оказался первым) продолжают друг друга и расположены в самом средостении книги (я читала ее электронный вариант и не знаю, как именно книга издана на бумаге, и хорошо, что не знаю, потому что для меня, на бумаге воображаемой, именно через эти стихи проходит скрепка; книга-то ведь нетолстая и вполне может быть на скрепке), то есть единство «дня дня» и девственности каждого утра, заявленное в первом стихотворении, не случайно, а действительно концептуально значимо.

Поэт Елена Костылева — психоаналитик, политический активист, художник-акционист. Книга «День» оказывается кристаллом, где соприкасаются разные грани ее деятельности, — это стихи психоаналитика, это стихи политического активиста, это, безусловно, стихи художника. В доказательство этому, наверное, уместнее всего сказать несколько слов о финальном стихотворении книги «Утро» (по объему это скорее мини-поэма). Утро, то, что зачинает день дня, являет собой его девственность, обращается также в своеобразный клип, на этот раз порнопсиходелический, где все совокупляются со всеми и все является всем: «Мужчина-рыцарь е.т женщину-птицу» (с. 43) — и это только начало. Одновременно — именно что не параллельно, а непосредственно внутри действия — с этим звучит комментарий, почти научный, почти сноски с привлечением источников и цитат об этом хаотическом стремлении, взаимонаправленности элементов бытия — не только бытия первозданного, но и элементов культуры, в основном массовой: среди участников вселенского утреннего действа присутствуют современные певцы, персонажи мультфильмов и сериала «Следствие ведут знатоки» — и о месте человека в этом броуновском движении. Совокупляющаяся реальность — или как раз нереальность, полная самых невероятных героев эротических фантазий, — постепенно оборачивается реальностью социальной, но именно после того, как «Все человеческое / заканчивается» (с. 44):

Одновременно с этим
Развиваются все другие направления
Становится популярным described porn
Некоторые хотят знать
Кто их герои, кто они по профессии, как так вообще получилось,
Что они начали трахаться
Прямо в офисе
Кто кому кем приходится
Кто начальница
Кто Господин, кто Раб
Кто вожделеет, кто трудится
(С. 44—45)

То, что представлялось безграничными осуществленными грезами, оборачивается отчужденным пространством порноролика, и уже «Ты больше не можешь смотреть порно с живыми актерами» (с. 45), и, следовательно, все эти начальницы и рабы уже неживые, механистические люди, но и это хорошо — анимированные порноактеры берут на себя тягость отчуждения, оставляя человеческое человеку. Мерцающий пикселями мир полон страдания — и смотреть на него невыносимо, потому что это могло быть твое страдание, и это «Антропологи / Предпочитают не видеть / Поэты / Молчат о главном / Психоаналитики / Знают, но связаны обетом молчания» (с. 46) (антропологи «не видят» отнюдь не метафорически — они отвернулись от экрана). Но и социальность, новая цифровая социальность не так страшна в сравнении со старой недоброй несоциальностью, природностью — тем фактом, что человек смертен; вот о нем-то молча и говорят психоаналитики и поэты — «Бойкая, быстрая посткоитальная тоска, / Маленькая государыня-рыбка» (с. 47). Но полнота, самообновляющаяся девственность каждого утра сильнее и этого, сильнее трагедии безымянного юноши, умершего неожиданно и бесприютно, — день дня есть культура, неразрывность истории, называние и повторение имен:

Какой силы
Должны быть эти механизмы
Какой долгий опыт
Они должны давать
Как прочно
Он должен вплестись во все остальное
Чтобы ни одна (подлая) диссоциативная фуга
Не смыла память о тебе
(С. 48)


[1] Костылева Е. Эротика и лирика // Митин журнал. 2002. № 60 (http://kolonna. mitin.com/archive/mj60/kostyleva.shtml)