Аннотация: «Философ — это тот, кто думает за всех остальных?» — спросил философа Якова школьник. «Не совсем, — ответил Яков. — Философ — это тот, кто прячется за спины всех остальных и там думает». После выхода первой книги о философе Якове его истории, притчи и сентенции были изданы в самых разных странах мира, но самого героя это ничуть не изменило. Он не зазнался, не разбогател, ему по-прежнему одиноко и не везет в любви. Зато, по отзывам читателей, «правила» Якова способны изменить к лучшему жизнь других людей, поэтому многие так ждали вторую книгу, для которой написано более 150 новых текстов, а художник Константин Батынков их проиллюстрировал. Автор персонажа и книги — сценарист и писатель Павел Гельман.

Наш любимый философ вернулся к нам! Он друг, сосед или просто зеркало каждого из нас? Во второй книге Гельмана философ Яков выглядит чуть постарше, но по-прежнему любит говорить и выпускать свои новые, ироничные «пилюли мудрости». У него есть надежда получить наследство от дяди (из Британии, не из Америки!) и стать актером; он по-прежнему проводит время в рюмочной, рассуждает обо всем на свете с коллегами-философами и со своей домработницей, с грустью вспоминает любимую Марфу, боится одиночества. Павел Гельман умно иронизирует над противоречиями нашей жизни, над постоянным поиском того, что, кажется, все время ускользает из наших рук.

Клаудия Скандура, филолог-русист, переводчица

Притчи философа Якова — отличный пример беглого философского письма, которое устало от системности и монументальности. В любой ситуации можно найти способ так ее вывернуть наизнанку, что проблема решается ко всеобщему облегчению. Перед нами — не учебник, а «ошибник»: не как следовать правилам, а как уклоняться о них. Если Платон или Гегель усложняли жизнь многих поколений своими грандиозными учениями, то Яков — облегчает, и спасибо ему за это.

Михаил Эпштейн, философ

Уходящее корнями и в притчи разных народов о мудрецах, и в разные варианты афористической и анекдотической традиций, и в посты в социальных сетях, однако не тождественное ни одной из этих форм, повествование о философе Якове, фрагментарное внешне и бесконечное по существу, на самом деле объединено сквозными интуициями и глубоко родственно роману — от тождества с которым, впрочем, тоже успешно уклоняется. Рискну даже сказать, что Павел Гельман вместе с Яковом изобрели собственную повествовательную форму, которая, в точности соответствуя герою текста, позволяет ему вместе с тем ускользать от мира, который, сколько бы ни ловил его, — ни за что не поймает.

Ольга Балла-Гертман, литературный критик